Фантастическая регата 2009, Моан: апокрифы

[kjk-diary]

Моан: апокрифы
© Творческий коллектив «Наина Киевна Горыныч»: BlackRaspberry, Иеруа, Terra Nova
Бета-чтение: Self-mad, Муми-мама
Саммари: ПЫЩЬ ПЫЩЬ!!!!!!!!!!111 ГОЛАКТЕГО ОПАСНОСТЕ!!!!!!!1111111
Варнинг: мертвые мальчики


1. Каин

Первый, на кого я наткнулся, выйдя из дому, был, конечно, старый Том, продавец газет. В других районах Нью-Ньюарка продажа прессы давно автоматизирована – подходишь к автомату, суешь монетку – и пожалуйста, быстро и удобно. Так нет же, именно в нашем квартале должен был остаться этот старый пердун. Я так понимаю, его держат на должности, потому что больше старик уже ни на что не годен. Возраст у старой собаки не тот, чтоб осваивать новые трюки. Вот и пожалели, уважили седины. Стариков на Моáне немного: с момента высадки прошло двадцать лет, и мало кто полетел хотя бы сорокалетним – в основном молодежь лет по двадцать-двадцать пять, короче, те, кого на Земле ничего не держало.
Я ускорил шаг, чтобы проскочить мимо газетного киоска незамеченным, но где там – у старикашки зрение отличное, а язык без костей.
– Эй, – окликнул Том, а я только зубами скрипнул. – Каин, где брат твой, Авель?
Ну вот, пожалуйста. И не надоедает ему, скотине.
Все-таки у нашей мамы удивительное чувство юмора. В смысле, она-то всегда считала себя набожной, но я искренне убежден, что так можно только пошутить: назвать старшего сына Каином, а младшего – Авелем. И посмотреть, что из этого получится.
Я обернулся и смерил старика злобным взглядом. А ему хоть бы что: стоит, ухмыляется. Послать бы его куда подальше, но язык не поворачивается: все же старый человек, с детства меня знает.
Я молча повернулся на каблуках, сунул руки поглубже в карманы и зашагал вниз по улице. Потому что если не послать – то ответить особо и нечего. Понятия не имею, где брат мой, Авель. И знать, если честно, не хочу. Наверное, торчит у своего доктора Шелдона, или у отца, или еще где-нибудь – грызет гранит науки, постигает основы мироздания и все в таком духе. Занят чем-то интеллектуальным и возвышенным, вы понимаете, не то, что мы, плебеи: утром – на заводе, клепаем детали для приборов, вечером, через день – в забегаловке Курта, за барной стойкой.
Каждому свое, кто бы спорил, только знаете – Авель не мог оказаться на моем месте, а я – на его. Потому что мне всегда было не все равно, что завтра будет с мамой, а ему… Да начхать ему было, если честно. У моан нет семьи, и полукровки тоже плевать на родственников хотели. Только мама этого не видела и не понимала – ей хватало, что Авель с ней почтителен, как и положено хорошему сыну, а для него это была просто показуха.
И когда мама вернулась на Землю, я был рад, если честно. То есть мне было ее жаль до слез: улететь черт знает куда от родного дома, потерять мужа, вырастить двоих оболтусов, а потом оставить их на произвол судьбы… Зато настал конец притворству.
Мама мне сказала – в последнюю ночь, когда уже все вещи были собраны и до отлета оставалось пару часов, – погладила меня по голове, чмокнула в макушку и сказала: «Каин, присматривай за братом, хорошо? Ты старший, я могу на тебя рассчитывать». И я, конечно, пообещал, я б что угодно пообещал ей тогда, но сам понимал: не нужен Авелю мой присмотр. И слава богу: я сам по себе, он сам по себе, живем под одной крышей, но почти друг друга не видим. С каждым рейсом я передаю маме письма, пишу, что у нас все отлично, пусть она не волнуется и следит за своим здоровьем, и каждый раз думаю – Авель, скотина, ну хоть бы строчку черкнул, она ведь ждет! Но вслух не говорю, захочет – сам напишет.
Я бы мог с ней улететь – вот что я иногда думаю. Наверное, она этого даже хотела, потому что в глубине души понимала: Авель без нас не пропадет. У него, в конце концов, есть отец, а у нас с мамой нет никого.
Но что бы я делал на Земле? Кому я там нужен, кроме матери?
Наверное, тем, кто прилетел сюда двадцать лет назад, как мои родители, привыкнуть к куполам было трудно, но я-то другой жизни не знаю. Я родился здесь, в Нью-Ньюарке, в самом первом куполе, при строительстве которого погиб мой отец. Говорят, обвалилась опорная конструкция. Тогда на строительстве гибло много людей – не знали особенностей почвы и воздуха, не хватало ресурсов, на всем приходилось экономить. Потом, когда моане предложили свою помощь, дело пошло быстрее, и несчастные случаи стали редкостью.
То есть, сначала было сложно, я понимаю. Но сейчас – совсем другое дело. Конечно, здесь не райские кущи, продуктов всё ещё не хватает, жизнь однообразная и скучная.
Но знаете, я дурак, наверное… Просто этой мой дом. Думаю, мама это понимала и поэтому не стала звать меня с собой. Да она и сама бы не улетела, если бы ее не доконал местный воздух. Так что она оставила меня присматривать за Авелем и взяла с нас слово, что мы когда-нибудь прилетим её навестить.
Черта с два, конечно. Это тоже такой дурацкий ритуал – обещать то, чего никогда не выполнишь.
Чем там занимается Авель, я не знаю и знать не хочу, но у меня тут есть работа, есть друзья и есть Сидни. Точнее, была.

Я со злостью пнул попавшегося под ногу робота-уборщика; тот пискнул, восстановил равновесие и обогнул меня по широкой дуге. Случайный прохожий вполголоса буркнул что-то о молодежи и нравах, но, поймав мой бешеный взгляд, ускорил шаги и юркнул за угол.
Понимаете, Сидни стала последней каплей. Вчера я вернулся со смены у Курта, тихо проскользнул в коридор и минут пять простоял возле двери в комнату братца, сжимая и разжимая кулаки. Авель сидел спиной ко мне, уставившись в монитор, и делал вид, что не замечает моего присутствия – именно делал вид, потому что чутье у него звериное, – и мне хотелось подойти, сдернуть его со стула за патлы и отметелить по полной. Ботинком по смазливой роже. По ребрам, куда придется.
Ну вы понимаете, да? Иногда очень трудно не сорваться.
Если бы он обернулся, или обратился ко мне, просто дал понять, что заметил меня… Я бы не сдержался, точно.
А так я постоял там в темноте, и меня чуть отпустило.
Авель, конечно, не виноват, это я и сам понимаю. Никто из них не виноват – но от этого не легче, вот что мерзко.
Просто, понимаете… Высадились храбрые земные первооткрыватели на новую планету. Да, тяжелые условия жизни, воздух непригоден для дыхания, почва бедная, климат неуютный. Зато – притяжение почти земное, сутки и времена года привычные, и главное – редкие минералы и руда, настолько ценные, что окупают все затраты.
Хорошее, важное дело, смелые люди, новая жизнь. Меня не было среди них, но я понимаю. Я бы тоже так хотел.
А потом началось – строительство куполов, на котором погибла треть мужчин колонии, отравления местным воздухом, паника, вся экспедиция под угрозой.
И тут появляются моане, все в белом. Предлагают помощь – безвозмездно, в расчете на будущее сотрудничество и обмен опытом. Советуют, как лучше возводить купола, и активно принимают участие в строительстве. Сильные, всезнающие, красивые. Обалдеть, какие красивые, это даже я вижу. А мужчин в колонии почти не осталось. Понимаете, да? Моане почти как люди, и не только внешне.
И вот первые купола возведены, еще с десяток строится, в главном куполе – представительство моан, и ходят по Нью-Ньюарку эти ангелы небесные: высокие, худощавые, с темно-золотистой кожей и светлыми, почти белыми волосами. И глаза синие-синие.
Как тут устоять? Тем более, когда вроде никто и не против.
Даже мама… Но вот про это я не могу думать, совсем не могу. Потому что мама любила папу, я знаю. Она мне показывала старые фотографии, рассказывала о нем, и что-то было у нее в глазах, такое… Нет, не могу.
Отец Авеля часто заходил к нам – пока мама была еще здесь. Такой же, как они все – красивый и холодный. Как Авель. Вежливые разговоры и скучающий взгляд.
Моане к тому времени успешно наладили с нами сотрудничество – технологии, карты месторождений, многое другое. Он приносил деньги, и мама их брала, вот что меня бесило больше всего. Мне было лет тринадцать, Авелю – одиннадцать, и этот моанин был его отцом, значит, вроде как все правильно… Но одновременно было в этом что-то ужасное и дикое, как если бы мы предавали папу. Я не понимал, почему. Но уже тогда решил, что буду обеспечивать маму сам, как только смогу.
Если бы он ее вправду любил – это было бы совсем другое. Но так…
В общем, после колледжа я пошел работать, хотя мама уговаривала меня лететь на Землю и поступать в университет. Я отказался. Мне хотелось одного – однажды, когда отец Авеля заявится к нам, бросить ему в лицо, что нам подачки не нужны, и захлопнуть перед ним дверь. Раз и навсегда.
Не понадобилось. Когда мы с Авелем подросли, его отец перестал у нас появляться; наверное, виделся с сыном где-то еще.
А мама… Она вроде бы и внимания не обратила. И за это я тоже ненавидел его. Их обоих.
Потом мама улетела, и стало почти сносно, я почти забыл, как меня бесит сводный братец. Пока Сидни вчера вечером не обмолвилась – глядя куда-то в сторону, вроде как о чем-то неважном:
– Каин, – сказала Сидни, оттопырив нижнюю губу и покачивая бокал с «Маргаритой», – ты меня с братом не познакомишь? Он ведь индиго, да?
И я, честно говоря, чуть шейкер об стойку не долбанул.
«Дети индиго», вы понимаете. Избранные, счастливчики, взявшие лучшее и от людей, и от моан. Им не нужны фильтры, чтобы покидать купол – их легкие приспособлены и к нашему воздуху, и к атмосфере Моана. Внешне они почти неотличимы от людей, только глаза у всех – от светло-голубых, почти прозрачных, до темно-синих, как у отцов. И такие же смазливые морды.
Полукровки умные, талантливые – и пустые внутри. Никакие. Самой старшей девчонке-индиго сейчас семнадцать. Я видел ее мельком, она как-то приходила к Авелю. Красивая, глаз не отвести: рыжая, голубоглазая. Волосы у них всегда такого же цвета, как у матери.
И вот я на нее смотрел, любовался, как на картинку – и ничего не чувствовал.
Потому что ей плевать на меня. И на сотню других остолопов, которые при виде её роняют слюни.
Ей и на Авеля, кстати, плевать, как и ему на нее.
Такую разве можно любить?
Сидни совсем другая. Может, она не красавица, и даже чуть полновата, и глаза у нее серые, а не синие, и волосы короткие, черные и торчат в разные стороны – но она настоящая, живая. Я раньше об этом не задумывался, и вообще о Сидни особо не думал. Просто она как-то заглянула в бар, когда я был на смене, и заказала коктейль. Наше заведение – чуть ли не единственное в Городе-под-куполами, где готовят настоящие земные коктейли: Курт на Земле был барменом, теперь вот учит меня и еще парочку ребят. Так вот, я смешал ей «Маргариту», ей понравилось, мы разговорились… Ничего такого, честно. Потом Сидни еще несколько раз заходила, мы опять болтали, потом я пригласил ее в стереокино. Я ни о чем таком не думал, просто мне приятно было ее радовать, понимаете?
Я водил Сидни посмотреть на пещеры под городом. Там много интересного, похоже на какие-то древние развалины – может быть, храм или что-то вроде того. Картинки на стенах, надписи, символы, и сами стены светятся голубоватым светом. Немного жутко, но красиво. И еще там тихо, как будто вату в уши напихали, наверное, потому что никого нет, ни одной живой души. Может, не знают, как туда попасть, а может, боятся. Но мне там нравится. И Сидни понравилось, я видел.
Потом я как-то договорился с приятелем, который подрабатывает ночным смотрителем в тепличном куполе, и он впустил нас, когда была поливка. Сидни мечтала посмотреть на дождь. По мне, так ничего особенного: льется на голову холодная вода, приятного мало, но Сидни носилась в темноте по тропинкам, запрокидывала голову, ловила капли губами, и была, кажется, абсолютно счастлива. А потом подбежала ко мне, встала на цыпочки и поцеловала в нос, и я совершенно обалдел и подумал, что, кажется, вот, кажется, я влюбился.
И ходил, как дурак, счастливый и ошалелый, и почти готов был ей признаться, как вдруг оказалось, что действительно дурак, но по другой причине.

Я остановился на углу возле супермаркета. Как будто ноги сами привели. Ну и ладно, все равно нужны продукты. Конечно, можно заказать доставку…
Но вдруг Сидни сейчас тут? Я знал, что смена не ее, точно знал, и все-таки захотелось проверить.
Конечно, никакой Сидни на кассе не было. Ее подружка, Рита, или как там ее, не помню, при виде меня хихикнула и отвернулась к кассовому дисплею. Ну конечно. Обсуждают за глаза придурка, который сам не заметил, как влип. У придурка, правда, есть красавец-брат, по которому полгорода сохнет, так что придурок полезный, с ним надо вежливо.
– Привет, Каин, закупаешься на неделю? Овощи, кстати, свежие, не хочешь? Последний местный урожай, очень удачный. – Она указала на яркий пакет возле кассы.
– Спасибо, Рита, не надо. – Я с трудом сдерживался, чтобы ей не нахамить. Девчонка-то уж точно ни в чем не виновата.
– Как хочешь. – Она улыбнулась и склонила голову набок. Я подумал, что она вполне себе ничего, и даже выдавил из себя подобие вежливой улыбки. Так что последняя реплика застала меня врасплох, я чуть пакет не выронил.
– Брату привет, – обронила Рита, не глядя на меня. Она вообще ни на кого не глядела, уставилась на дисплей и тыкала в какие-то кнопочки. Обслуживала следующего покупателя.
– Обязательно, – ответил я, и вышел из магазина.
Завернул за угол, зашел в подворотню, поставил пакет с продуктами на тротуар и со всей силы саданул ботинком по мусорному контейнеру. «Боммм», – отозвался контейнер, и я влепил ему второй раз.
– Ненавижу, – сказал я тихо. «Боммммм».
– Ненавижу ублюдка. Ненавижу сукиного сына.
Тут я понял, что сморозил, и это меня только сильнее разозлило.
– Ненавижу. – «Боммм». – Чертового. – «Боммм». – Ублюдка.
На последнем «боммм» меня заметили, и я не стал дожидаться вопросов – схватил пакет и припустил по улице в обратном направлении, кровь стучала в висках, а в ушах все еще стояли размеренные гулкие удары, и я снова подумал, как было бы хорошо вот так же залепить Авелю; конечно, такого звучного «боммм» не получится, будет только жалкий всхлип, но это, пожалуй, даже лучше, можно молотить его руками и ногами, пока он будет корчиться на полу, прикрывая голову и живот, можно лупить его, пока…
Я остановился как вкопанный и все-таки выронил пакет.
Пока он не сдохнет, вот что я подумал. Впервые.
Сколько себя помню, я всегда ненавидел Авеля. За то, что он во всем меня превосходит. За то, что ломал комедию перед моей матерью. За то, что он индиго.
Но я никогда не думал, что могу его убить. Хотя, казалось бы, с нашими именами это первое, что приходит в голову.
Наверное, это из-за Сидни, думал я, рассеянно собирая рассыпавшиеся консервы. Пока не было Сидни, все было еще терпимо, но не теперь.
Ненависть во мне превратилась в нечто отдельное и обособленное, она как будто со стороны наблюдала, как я поднимаю надорванный пакет с покупками, прижимаю его к груди и шагаю дальше. Эта ненависть была новой для меня – холодной, трезвой, лишенной эмоций. Как будто все, что клокотало во мне, внезапно оформилось, затвердело и застыло, позволяя мыслить отстраненно и логично.
Под городом, в пещерах, никто не бывает, думал я.
– Добрый вечер, мистер Рейти. Вас тоже с праздником. Ага, из супермаркета. Спасибо, вам того же.
Там никто не услышит его воплей, думал я.
– Привет, Пит. Руку не могу пожать, видишь, эта картонка совсем развалилась. Нет, не иду. Я сегодня подменяю Курта, он попросил.
Затащить его туда нетрудно, он старается быть вежливым. Он со мной пойдет.
– Лиз, подержи секунду, угу? Я достану карточку, отопру дверь. Спасибо, детка.
В конце концов, он мой брат. Мама просила позаботиться о нем, и я позабочусь.

Дома было тихо и темно. Я поставил пакет на кухонный стол, хлопнул в ладоши, включая освещение. Заглянул в комнату Авеля: как всегда, порядок и стерильность. Монитор погашен, значит, брат пока не возвращался.
Ничего, шепнула ненависть. Когда ты придешь с работы, он будет дома.

Ночной Нью-Ньюарк праздновал и веселился: ровно двадцать лет прошло со дня высадки на Моан. «У Курта» было шумно, выпивка лилась рекой, и народу было вдвое больше обычного. После полуночи на главной площади обещали фейерверк.
Как прошла смена, я не помню. Я разливал пиво, виски, коньяк и джин, смешивал коктейли и совал в них разноцветные зонтики, вытирал липкую стойку и снова смешивал и разливал.
Некуда торопиться, нашептывала моя ненависть, незачем спешить.
Авель не любит шумные сборища. Он останется дома.
Сидни так и не появилась, но я понял это только тогда, когда пришло время идти домой. Я не вспоминал о ней и не ждал ее, так что все было нормально, в порядке вещей.
Перед уходом я приготовил себе коктейль «Холодная месть»: ледяные водка и куантро четыре к трем, лимон, лед. Личный рецепт Курта, которым он не так давно со мной поделился. Я не почувствовал вкуса.
Вот теперь пора, мурлыкала ненависть, сейчас глубокая ночь, все горожане на площади, улицы пустынны и безлюдны, всё замерло в ожидании, всё затаилось в предвкушении, вперед, Каин, пора, твой брат ждет тебя дома.

И он был дома, но он не мог со мной никуда пойти.
Он вообще не мог встать.
Я стоял в дверях его комнаты и смотрел на страшное, дикое существо, которое корчилось на постели Авеля. Руки, вцепившиеся в волосы – светло-русые, как у нашей матери, – ноги подтянуты к груди, красивое лицо искажено беззвучным криком, как будто он задыхается, как будто у него пропал голос, тусклые, затянутые бельмами глаза распахнуты.
Смотри, сказала моя холодная, чужая ненависть, смотри, Каин, ему больно, он страдает – твой сильный, красивый, совершенный брат Авель. Вот плата за избранность, вот то, что приготовила ему судьба – и не только ему, а каждому из них, – за то, что они отобрали у вас счастье быть первыми и сильнейшими.
Посмотри, как все хорошо сложилось. Тебе даже не пришлось марать руки.
Все вышло само собой, подумай, Каин – разве ты сторож брату своему?

И тут что-то произошло – как будто меня ударили под дых, и моя ненависть ухнула куда-то вниз, оборвалась и разлетелась тысячей осколков, как ледяной шар. И вдруг стало больно, непереносимо, там, где только что был холод, стерильность и спокойствие, стало горячо и страшно, меня затрясло.
Мама, разве я сторож брату моему?
В голове мутилось, но я отлепился от стены и сделал первый шаг. А дальше стало легче, и у меня получилось снова начать дышать.

Ноги у Авеля отнялись, поэтому я просто подхватил его на руки, не почувствовав веса. Его голова запрокинулась, слепые, страшные глаза, подернутые мутной пленкой, таращились в попытке разглядеть хоть что-то, пальцы на руках свело судорогой.
Господи, подумал я, господи, направь меня.
Мне никогда не было так страшно.
Авель пытался что-то сказать, но вместо слов получался только хрип.
– Тихо, братик, – сказал я, и не узнал свой собственный голос. – Я о тебе позабочусь.
Мамочка, пожалуйста. Мамочка, прости меня.
Я этого никогда не хотел.

В последний раз я выезжал на скутере около месяца назад, и, вернувшись в гараж, забыл поставить его на зарядку. Батарея была почти на нуле, и неизвестно, как далеко бы мы уехали. Кроме того, я не знал, смогу ли одновременно держать Авеля и управлять скутером.
Поэтому я угнал машину. Кажется, это был электромобиль мистера Рейти, но вообще-то мне было все равно.
Выруливая со стоянки, я мельком обернулся. Авель на заднем сиденье впал в беспамятство; по крайней мере, я надеялся, что это просто обморок. Везти его в обычную больницу не имело смысла – я не сомневался, что для наших докторов внезапная болезнь моего брата станет таким же шоком, как для меня. Поэтому я рванул сразу к Центру Индиго. Если уж их драгоценный доктор не знает, что с этим делать, то шансов нет вообще.

В Центре, несмотря на праздник, было людно, по вестибюлю туда-сюда сновали лаборанты и медсестры, так что когда я вломился с Авелем на руках, нас тут же заметили. Наверное, я был не в себе, потому что люди шарахались от меня, как от заразного, а я был готов каждого из них хватать за грудки и требовать, чтобы меня немедленно проводили к доктору Шелдону. Но этого, к счастью, не потребовалось: Авеля узнали, откуда-то появились носилки, меня бесцеремонно оттерли в сторону, а я, кажется, не сразу сдался – все никак не хотел отпустить руку брата, но потом кто-то сказал мне, что о нем позаботятся, и я кивнул, в конце концов, они, наверное, хоть что-то могут для него сделать. Так что я проводил их взглядом, а потом вышел из здания, сел на ступеньки и заплакал, заревел в голос, потому что мне впервые в жизни стало так плохо, так пусто и холодно, что не передать.


2. Саар

Саар до мельчайших подробностей помнил тот день, когда корабль чужаков сел на Моане.
– Наши женщины не приносят потомства уже много лет. – Лле говорил это не в первый раз. Поэтому Саар просто кивал – перебивать Лле, когда тот занят размышлениями вслух, было бессмысленно.
– Боги наказывают нас. Древняя раса моан вымирает. Пройдут годы, мы постареем, и когда умрет последний из нас, навсегда исчезнут наши традиции и древние знания.
– И это тебя огорчает.
Лле посмотрел на него с осуждением, как на потерявшего разум, и Саар пожалел о своей легкомысленной шутке.
– Традиции и знания нашей расы – это все, что у нас есть.
– Не все.
– Саар!
– Многое, но не все, – повторил Саар. Его утомляло упорство, с которым Лле твердил одно и то же изо дня в день. – Ведь ты не станешь отрицать, что каждый отдельный представитель расы...
– Глядите, какой нелепый механизм, – вдруг перебила Лиа, глядя вверх. Она словно не слышала ни слова из того, о чем они говорили. Над единственным в округе плато завис огромный неуклюжий объект. – Если он опустится на Захоронение, нам придется...

Господин Саар, почтенный гражданин Нью-Ньюарка, Города-под-куполами, проснулся ровно за пятнадцать секунд до сигнала будильника. Этого времени обычно хватало, чтобы успеть осознать себя и свое местонахождение в пространстве, и перевести дыхательный аппарат в режим «бодрствование». Рядом спала Руфь, ее дыхание было размеренным и безмятежным, словно она не подозревала о том, что сейчас зазвонит будильник. Саар всегда успевал нажать кнопку за секунду до звонка, отменяя вторжение резких немелодичных звуков в свое утро.
Саар был одним из немногих моан, которые остались в Нью-Ньюарке после постройки – воздух здесь был непригоден для их дыхания, и без специального аппарата, который крепился к ушной раковине сзади, находиться в городе для моан было невозможно. Защитные фильтры куполов спасали обитателей Нью-Ньюарка от безжалостного излучения моанского светила, а приборы поддерживали оптимальную для человеческого организма температуру. Вполне уютное место – для человека, но не для моанина.
Ежедневный маршрут – такой же ритуал, как чистка зубов, переодевание в цивильное и чашка бодрящего кофе. Ритуал, выполняемый с неизменной педантичностью.
Уходя, Саар осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить жену. Робот-уборщик копошился на площадке у лифта.
– Доброе утро, Лесли, – сказал Саар, улыбаясь соседскому мальчишке с буйной копной каштановых волос и темно-синими глазами.
– Доброе, – ответил тот, и прошлепал дальше по коридору к автомату с сухими завтраками.
Саар знал его биологического отца – это был моанин, один из тех, кто помогал поселенцам при постройке куполов. Отцами многих детей в городе были моане, несмотря на то, что никто из них не вступал в браки с земными женщинами и не жил в семье; никто, кроме Саара. Моанам чуждо понятие семьи. Есть Община, и она подчиняется неписаным законам, которые передаются из поколения в поколение. Дети моан и земных женщин, оставленные на воспитание матерям, были таким же достоянием и частью Общины, как любой моанин, когда-либо рожденный на этой планете. Эти дети стали надеждой их расы, подарком неведомых сил – красивые, развитые, они унаследовали способность моан дышать воздухом их родной планеты и нечеловеческое хладнокровие.
Тогда, двадцать лет назад, никто не предполагал, что у моан и людей могут быть дети.

– Саар, – сказал Лле. Они стояли на вершине одной из скал у входа в Подземный город и наблюдали, как корабль чужаков опускается на Захоронение – его контуры были едва различимы в облаке песка, который поднялся с плато. – Пришельцы потревожили могилы предков.
Саар кивнул.
– Неудивительно, что они выбрали именно это место, – задумчиво сказала Лиа. – Эта летающая конструкция такая неуклюжая, что вряд ли сядет в горах.
– Это не снимает с них вины. – Лле был резок. – А с нас – обязательств перед Общиной.
Он начал было спускаться, но остановился и обернулся.
– Вечером соберем Совет, – сказал он, глядя на Саара, и в свете закатного солнца его глаза казались совсем черными.
Лле ушел, а Саар смотрел, как садится чужой корабль.
Лиа стояла рядом.
– Пройдемся? – предложила она, и потянула Саара за собой.
Они шли молча, хотя каждому из них было что сказать другому. Лиа нарушила молчание первой.
– «Давным-давно, когда на Моане не было ничего – ни скал, ни песка – тут жили Великие Боги», – сказала Лиа. – Ты можешь поверить, что тут когда-то не было песка?
Саар улыбнулся и пожал плечами:
– Так сказано в Священных книгах. – Он на секунду задумался, припоминая слова древней легенды, и продолжил: – «Но однажды Богам стало скучно, и они создали народ по своему образу и подобию, и был этот народ прекрасен, как сами Боги – светловолосые, смуглокожие и синеглазые».
– «А потом Боги покинули своих детей». – Голос Лиа был печален. – Как ты думаешь, почему они не возвращаются? Лле говорит, если мы будем чтить их Закон, они обязательно вернутся.
Лиа остановилась и прикоснулась к огромной каменной глыбе, изъеденной песком. Камень все еще был горячим.
– Я хотела предупредить тебя, – сказала она, не оборачиваясь. – Лле... изменился.
– Да, я знаю.
– Он злится. Ему кажется, что ты мыслишь неправильно. Пренебрегаешь ценностями нашего народа.
Саар взял ее за руку.
– Тебе не нужно его оправдывать, Лиа. Я знаю Лле с детства, мне понятны его мотивы.
– Мне кажется, вот-вот произойдет что-то непоправимое, – сказала Лиа. – Сегодня, на Совете Общины, Лле может…
– Не надо. – Саар прервал ее мягко, но решительно. – Лле не может сделать ничего, что стало бы для меня неожиданностью. Я готов исполнить свой долг.
Глаза Лиа были синими, как драгоценные камни, которые они искали в пещерах Подземного города, когда были детьми, а волосы цвета льна все так же развевались на сухом ветру. Непоправимое уже произошло. Что-то изменилось в их мире – как будто был запущен незримый механизм, над которым не был властен ни Саар, ни Лле, ни кто-либо еще из живущих.
С того дня начался обратный отсчет.

Дверцы лифта разъехались, впуская звуки и запахи, заполнявшие улицы Города-под-куполами. К голосам людей и гудкам транспорта примешивались сигналы роботов-уборщиков – приятные и неназойливые, роботы были специально спроектированы, чтобы не привлекать лишнего внимания. Пахло мастикой для натирания тротуаров и немного корицей – сразу за углом находилась «Мгновенная булочная», в которой пекли прекрасные пироги и сдобу. Саар не слишком любил корицу, но, пожалуй, не имел ничего против. Организм моанина вполне мог справиться с тем мусором, который люди называли «пищей» – даже лучше, чем с ней справлялся человеческий организм.
– Вы сегодня рано, мистер Саар. – Девушка-продавщица приветливо улыбалась. – Как обычно?
– Да, пожалуйста.
Спустя пару минут он уже шел вдоль по улице, сжимая в руке хрустящий коричневый пакет с горячими булочками. Следующим пунктом ежедневного маршрута был газетный киоск на углу – местная достопримечательность.
Нью-Ньюарк не нуждался в печатной прессе – издательство было своеобразным атавизмом, данью старинной традиции. Компьютеры и местное телевидение вполне справлялись с распространением новостей, однако газету продолжали выпускать. Запах свежей типографской краски проник в ноздри раньше, чем Томас, старик-газетчик, увидел Саара.
– Мистер Саар! Газетку?
– Благодарю.
– Идете на праздник сегодня? – поинтересовался Томас, сгребая в стопку ворох газет. Ликующие заголовки, набранные крупным шрифтом, бросались в глаза. «Двадцатая годовщина!» – прочел Саар.
– Говорят, будет фейерверк и гуляния... Эх, ну куда это годится – устраивать в куполах фейерверки? Того и гляди, разобьется стеклышко-то, а?
Довольный своей шуткой, Том скрипуче рассмеялся. Саар вежливо улыбнулся. Им обоим было прекрасно известно: чтобы разбить «стеклышко», понадобится как минимум прицельное попадание астероида.
– Не думаю, что это возможно, Томас, – сказал Саар.
Старик захихикал – его забавляла серьезность, с которой моанин отреагировал на шутку.
– Да уж, сэр, невозможно, – продолжал он, обращаясь уже не столько к собеседнику, сколько к самому себе. – Потрудились мы тогда на славу. Наша крошка еще не такое выдержит, точно говорю...

Саар помнил Томаса таким, каким он был двадцать лет назад – крепким сорокалетним мужчиной, одним из тех, кто встречал делегацию. Моан не сразу приняли с распростертыми объятиями – сначала их встретили взведенные курки и настороженные лица.
– Мы пришли с миром, – говорил Саар, а языковой модуль чужаков переводил его речь. За спиной Саара стояли еще пятеро представителей Общины.
Им не верили. Теперь, спустя двадцать лет, Саар достаточно изучил людей, чтобы не удивляться такому повороту событий – пришельцы ощущали себя захватчиками, что, в свою очередь, порождало агрессию. В тот раз они отказались принять помощь. Но их согласие было лишь вопросом времени. Моан – неприветливое место. Почти вся планета покрыта горами, которые перемежаются небольшими островками пустыни. Почва – песок, мелкие осколки кварца и селенита. Планета всегда была богата минералами – именно это и привлекло колонистов.
Однако, воздух Моана ядовит для людей – смесь газов, которая насыщала дыхательные органы моан, убивала человеческие легкие в течение нескольких часов.
Пришельцы не знали особенностей местной почвы, их оборудование было слишком примитивным и легко выходило из строя. Моанам оставалось только наблюдать со стороны и выжидать, когда они сдадутся. Несколько недель адского труда и множество несчастных случаев на постройке купола сделали свое дело – когда моане предложили помощь во второй раз, люди приняли ее почти без колебаний. Правда, до сих пор в городе оставались те, кто при виде моанина старался перейти на другую сторону улицы. Такие формы иногда принимает человеческая благодарность – эту особенность людей Саар тоже постиг не сразу.
У моан было то, в чем так нуждались поселенцы – мощная техника и инженерные знания, необходимые для постройки защищенного куполами города. И все это было предоставлено в распоряжение колонистам – фактически, купол стал первым общим детищем моан и людей.

У перекрестка Саар остановился и поднял руку, подзывая такси.
– В Сити, – сказал он роботу-водителю, откинулся на сиденье и надел прибор-маску для чтения – он предпочитал проводить время с пользой.
Дорога до офиса заняла семь минут.
– Доброе утро, мистер Саар.
– Доброе, Мэйбл. Что у нас на сегодня?
– Одиннадцать тридцать: визит на прииск и встреча с рабочими. Пятнадцать ноль-ноль: разбирательство конфликта между работниками теплицы и службой водоснабжения. Я подготовила документы по делу, для ознакомления.
– Спасибо, Мэйбл.
– Открытие библиотеки в пять, а на половину седьмого назначен ужин с господином мэром – он звонил, просил напомнить. – Все это секретарша привычно произнесла скороговоркой, ставя перед Сааром поднос с чашкой кофе и сахарницей.
– Благодарю.
– Вам понадобится пресса, – продолжала Мэйбл. – Мистер Саммерс будет тут к половине одиннадцатого.
Саар кивнул и принялся за корреспонденцию. Когда появился Джереми Саммерс – внештатный репортер, который регулярно сопровождал господина Советника на всех более-менее важных встречах – Саар отложил в сторону последнее письмо. Саммерс заглянул в приоткрытую дверь кабинета, подмигнул боссу в знак приветствия и громким шепотом сообщил:
– Я буду на парковке.
Саар кивнул.
– Дыхательный аппарат при тебе? – спросил он, садясь в электромобиль. – Запасные фильтры, аптечка, батарея?
Рутинная проверка – все как обычно перед выездом за пределы купола. Дыхательный аппарат, предназначенный для людей, был чуть более громоздким, чем та модель, которую Саар носил, не снимая даже во сне. Надевался он просто, хотя приходилось пережить пару неприятных моментов – Саммерс поморщился, вставляя дыхательные трубки.
– Включу возле шлюза, – буркнул он. – Эх, мне бы жабры, как у тебя...
Саар стоически сносил фамильярность, с которой Джереми к нему обращался – пожалуй, функция Саммерса была наиболее приближена к понятию, которое люди называют словом «друг».
Прииск находился в пятнадцати минутах езды на электромобиле. Люди прилетели сюда за драгоценными металлами, которые обнаружил орбитальный зонд, а нашли алмазные копи. Крупные алмазы всех оттенков синего – от ультрамарина до глубокого иссиня-черного – ценились на Земле и в колониях, но работа на прииске оставалась самой тяжелой и вредоносной для человеческого организма, несмотря на мощные механизмы преобразования воздуха, задействованные в карьере. Механики, оценщики сырья и прочий персонал – за редкими исключениями все это были люди. Несколько моан сотрудничали с разведывательным центром и с центром картографии – их знания были незаменимы в деле добычи алмазов. Работой Саара – господина Советника по межрасовому сотрудничеству – было поддерживать хрупкое взаимопонимание, установившееся между моанами и людьми за прошедшие годы.
Пограничный пост миновали без осложнений: господина Советника знали в лицо. В шлюзовой камере Саар перевел свой дыхательный аппарат в режим ожидания. Снимать его не было необходимости – на прииске в помещениях для персонала состав воздуха был тот же, что и в куполах, а дорога занимала совсем мало времени.

– Мне кажется, все прошло более чем успешно, господин Советник, – сказал Саммерс по дороге назад. Теперь электромобиль вел Саар, а Саммерс просматривал запись встречи, устроившись с камерой на заднем сиденье.
– Мне нужны будут материалы. Хочу глянуть перед тем, как это пойдет в эфир, – сказал Саар, сверяясь с часами на приборной панели. – Тебя высадить у телецентра?
Саммерс отрицательно покачал головой.
– Мне нужно забрать кое-какие документы, так что придется тебе потерпеть мое общество еще немного.

В кабинете Саар, не обращая внимания на Джереми, углубился в изучение документов, которые Мэйбл оставила на столе.
– Это твое? – деловито спросил Саммерс у него над ухом. Фраза прозвучала неразборчиво, и Саар поднял глаза в легком недоумении. Джереми дожевывал булочку с корицей. – Вкусно.
Саар скептически хмыкнул.
– Древний моанский обычай гласит: «возмездие да последует за преступлением», – нравоучительно проговорил он, отобрал у Саммерса скомканный пакет из-под булочек и отправил в утилизатор. На экране утилизатора высветилось «Бумага», Саар коснулся сенсора с надписью «ОК», и снова повернулся к собеседнику. Тот следил за ним смеющимися глазами.
– То есть, ты хочешь сказать, что еще отомстишь мне за плюшки? – уточнил Саммерс.
– Я уже отомстил, – ответил Саар, снова утыкаясь в экран компьютера.
– Интересно, как? – не отставал Саммерс. – ...О!
В утилизаторе рядом со скомканным пакетом лежала банкнота. Автомат урчал, обрабатывая данные. Вспышка – и банкнота, и пакет превратились в крошечный брикетик, который Саар извлек и бросил в специальный контейнер.
– Откуда…?
– Из моего бумажника. Сумма в пять кредитов изъята из твоего жалованья, – флегматично сообщил Саар.
– Как ты мог! – возопил Саммерс, хватаясь за сердце. – Я, знаешь ли, как раз рассчитывал выпить стаканчик виски на эту пятерку – помнишь, я рассказывал, на площади есть неплохой паб, «У Курта»...
Саар терпеливо дожидался, когда представление будет окончено – впрочем, Джереми не умел валять дурака подолгу, поэтому через минуту снова был серьезен.
– Так значит, древний моанский обычай? Расскажешь?
– Да, – помедлив, ответил Саар. – Обычай отложенной мести.
– Отложенной? Сейчас ты вроде бы не откладывал в долгий ящик, – возразил Саммерс.
– Твой проступок был незначителен. Наказание ничтожно.
Игнорируя трагическое шипение: «Пять кредитов!», Саар продолжил:
– Следовательно, возмездие было отложено на малый срок. Чем ужаснее преступление, тем дольше ожидание и суровей возмездие.
Саммерс озадаченно смотрел на Саара.
– Мы, моане, мирная раса. Мы не желаем зла, которое творится сгоряча. Личные счеты – ничто. Важен заведенный порядок, закон воздаяния. За проступком следует наказание, и в нем нет агрессии – просто таков порядок вещей.
Покосившись на замершего с приоткрытым ртом Саммерса, Саар легонько толкнул его в плечо.
– Испугался?
– Что? Да нет... Кажется. – В голосе Джереми звучала легкая неуверенность, и Саар добавил, переходя на деловой тон:
– Не забудь про материалы.
– Да-да, конечно, – поспешно, словно только что очнувшись, отозвался Саммерс. – Часам к семи будут готовы.
– На семь у меня назначена встреча с мэром. Оставишь у себя в ящике стола – я зайду заберу.

Телефонный звонок застал Саара между библиотекой и залом суда.
– Здравствуй.
– Здравствуй, Руфь.
– Ты сегодня утром снова сбежал, не попрощавшись.
– Не хотел тебя будить.
– Двадцать лет прошло, а ты все тот же загадочный и неуловимый незнакомец, – по голосу было слышно, что она улыбается. – Иногда мне кажется, что я знаю тебя ничуть не лучше, чем в тот день, когда увидела впервые.
– Все может быть, – серьезно ответил Саар.
– Ты сегодня будешь поздно?
– Да, придется задержаться. Нужно забрать кое-какие материалы.
– Позвони, когда закончишь. Целую.
– Позвоню.
Он дал отбой, положил коммуникатор в карман и на минуту прикрыл глаза.

Они встретились в день, когда была окончена постройка первого купола и установлен преобразователь воздуха. Саар увидел Руфь в толпе ликующих поселенцев. Она казалась чужой среди них. Ее муж был одним из погибших на строительстве в первые дни. Она была очень молода и печальна, и Саар решил, что лучшего случая стать «одним из них» ему может и не представиться. Руфь была не против, во многом потому, что ей было все равно. Юная девушка, прилетевшая на чужую планету и внезапно оставшаяся совсем одна, Руфь была рада любому проявлению внимания и заботы. А Саар умел быть заботливым, особенно когда того требовала необходимость – женатый на человеческой женщине «господин Советник» внушал гораздо больше доверия.

Сердечно пожав господину Советнику руку, Норман Трод, мэр Города-под-куполами, распорядился про ужин и последовал за гостем в кабинет. Саар привычно расположился в кресле возле журнального столика, сделал неопределенный жест рукой, и мэр, улыбнувшись, направился к бару.
– Трудный день, Советник? – осведомился Трод, извлекая из недр бара ополовиненную бутылку коньяка. Саар любил коньяк.
– Не особенно. – Моанин кивком поблагодарил мэра, когда тот передал ему бокал. – Многовато суеты, но я уже привык.
– В самом начале было труднее, – согласился Трод, опускаясь в кресло по другую сторону столика. – Не возражаете? – Он вытащил из нагрудного кармана портсигар.
Саар пожал плечами. Он не одобрял человеческой склонности разрушать свои легкие, но понимал, что такой немолодой человек, как мэр Трод, вряд ли в состоянии изменить привычки.
– Благодарю. – Трод щелкнул зажигалкой. От его внимания не ускользнуло, что Саар едва заметно отодвинулся. Мэр усмехнулся.
– Вы замечательно справляетесь, Саар, – сказал он. – Двадцать лет среди людей не сделали вас человеком, но вы стали гораздо ближе к людям, чем я мог бы предположить, когда встретил вас впервые.
Саар улыбнулся и чуть склонил голову в знак признательности. Их первая встреча с Тродом, который тогда еще не был мэром, произошла вскоре после несчастного случая на строительстве, причиной которого, как подозревали, был моанин-инженер, и в тот день мистер Трод был настроен отнюдь не дружелюбно.
– Нам повезло, что вы согласились сотрудничать с нами, – сказал мэр. – Ваши механизмы, ваши знания… ваши дети. – Трод улыбнулся. – У меня внук – индиго, – сказал он, хотя Саар, разумеется, не мог этого не знать.
– Наша раса тоже весьма довольна сотрудничеством, – ответил Саар. – Люди – хорошие союзники.
Мэр Трод, кажется, был бы рад развить благодатную тему, но в этот момент дверь кабинета приоткрылась, и секретарь пригласил их к столу.

Когда Саар подошел к зданию телецентра, уже стемнело. Охранник коснулся фуражки и вместо приветствия спросил:
– Что ж это вы не на гулянии, мистер Саар?
– Да все некогда, – ответил Саар, улыбаясь. – Мистер Саммерс оставил для меня кое-какие материалы.
– Жаль, пропустите фейерверк, – продолжал охранник, нажимая на кнопку вызова лифта.
– Не пропущу, – Саар посмотрел на часы. – Загляну на смотровую площадку. Оттуда прекрасный вид.
Охранник энергично закивал и тоже сверился с часами:
– Через семь минут запускают. Не опоздайте.
– Не опоздаю. – Саар продолжал улыбаться, когда створки лифта сомкнулись.
Лифт взмыл на верхний этаж. В здании не было ни души, только роботы-уборщики методично начищали полы. Выход на небольшую лестницу, ведущую на смотровую площадку, был рядом – до фейерверка оставалось четыре минуты, когда Саар подошел к ограждению, отделявшему площадку от стеклянного купола. Отсюда весь Нью-Ньюарк был виден, как на ладони. Телевизионная вышка была самым высоким зданием в Городе-под-куполами. По выходным сюда водили экскурсии – это развлечение пользовалось большой популярностью среди горожан.
Крошечная панель управления находилась там, где ей и полагается – достаточно протянуть руку и пошарить за пультом управления освещением. Оставалось только ждать звонка. Вся процедура получения доступа займет не больше минуты: активация панели отпечатком указательного пальца, сканирование сетчатки глаза.
Как только ему позвонят и сообщат, что все моане и дети индиго покинули купол, он, Саар, Исполнитель, запустит механизм, вмонтированный в купола при постройке. Мощный каркас и армированное стекло, сложнейшая система переработки воздуха – все будет разрушено в один миг. Детонаторы, замаскированные под детали конструкции, были заложены в купола и дожидались своего срока двадцать лет. Нью-Ньюарк взорвется, взлетит на воздух, будет стерт с лица планеты вместе с его обитателями, среди которых окажется и господин Саар, Советник по межрасовому сотрудничеству.
Саар облокотился о перила, глядя на город, раскинувшийся внизу. На смотровую площадку не долетал ни единый звук снизу, с площади, где колонисты, затаив дыхание, ждали начала фейерверка.
Звонок разбил тишину вдребезги. Саар поднес коммуникатор к уху.
– Слушаю.

Так было решено на Совете Общины.
– Древний закон гласит: «Возмездие да последует за преступлением», – говорил Лле. – Никто из нас не станет отрицать, что пришельцы совершили самое страшное преступление против нашей расы.
Ответом ему были утвердительные возгласы.
– Они разрушили Захоронение, – продолжал Лле. – Осквернили могилы ушедших. Какое наказание станет достойным возмездием за это преступление?
Смерть.
Ни один из присутствующих не произнес это слово вслух. Его принесло порывом горячего пустынного ветра, шепотом, от которого шевелились волосы на затылке.
– Многие из нас почтут за честь стать орудием возмездия. И многие из нас достойны этой чести. Но я хочу предложить того, кто кажется мне наиболее подходящим для этой миссии.
Лле обернулся к Саару. Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом Лле произнес медленно и словно бы неохотно:
– Саар.
Саар встал.
– Я готов взять на себя эту миссию, – сказал он. – Для меня будет большой честью исполнить свой долг. Да свершится древний закон.
– Да свершится, – повторил Лле.


продолжение в комментах